Текст
--- Информант ---Пол: женскийГод рождения: 1914Возраст на момент записи: 68Образование: НачальноеКомментарий к образованию: [Нет данных]Тип говора: СтарожильческийКомментарий: [Нет данных]Информация о собеседниках: [Нет данных]
--- Запись ---Место записи: село Зырянское, Зырянский район, Томская областьДата записи: 1982
--- Источник ---Номер тетради: 175 (1065)Собиратели: Ломовская Софья Ярославовна.Расшифровщики: Бугаева Ольга Валерьевна (2016-2017). Проверено Земичевой С.С. в феврале 2017.Разметчики: Зюзькова Н.
--- Текст ---
Количество слов: 2156Слов информанта: 2156Слов в комментариях: 0
Раньше много работали, теперь ведь легонько работают люди. А веселей было. Хотите знать?Веселей было. Как-то вот в деревнях были организованы хорошо, никто никого не обижал. А теперь ведь видите – вечером боишься выйти: то нападают, то обокра'дут, обворуют. Шибко уж вольный народ стал, очень вольный.
С. 132
Веселились как… Ну вот, например, <хотя> вот мы работали, мы всё время в поле тоже, сеялись, сено косили. А уж если праздники или перед праздником, или в воскресенье, мы уж не работали. Вот уж собирались, на берег собирались, на Чулым, церква у нас тут была. Клуб маленький был у нас, где сад – это щас могилки. И вот у нас, у самых у могилочек, был клуб. Ну и собирались-то туда, в клуб мы ходили, только вот кино было
С. 133
немое, ещё не разговаривало. Было соберёмся – гармошки играют, девушки поют, пляшут, и даже старики вот совсем, вот такие бородатые соберутся туда. И такие вечеринки делали вот. А теперь ведь видите как, им ведь, бедным девушкам, им ведь негде склониться, опри'чь только в кино сходют. Видите, какое веселье. А вот вы бы поглядели, как раньше, хоть это и немое кино привезут – там смеху, там шуток, там вот таких разговоров. И вот
С. 134
какой-то был народ жизнерадостный. Теперь вот эти вот тунеядцы, они всю жизню загородили. Вот у меня у самой два сына – у меня три, все пьющие. Один ишшо ничё, боле-менее. Ему бы хорошую жену, он работать любит, а вот этот, вот сейчас здесь живёт, шибко уж они обое – и жена тоже пьёт, даже ребёнок ненормальный. Вот видите, а какая тут жизнь весёлая будет человеку. Всё время как нагружённый ты чем-то,
С. 135
всё в печали да… А раньше-то слушали старых. Теперь-то ему скажешь… «Ага, чё ты…» – да ишшо и <заснёт/зачнёт> – «указываешь, я сам себе теперь хозяин, деньги получаю». А ведь раньше-то не скажешь это на родителев, что ты, боже избавь. Вот старенький старичок у нас дедушка был, даже не дед, а прадед мне уже, а как отцу был дед, и он у нас всем заправлял. Так состарился и помер у нас. Вот он руководил всем: «Ты сегодня сюда, ты – сюда, ты вот
С. 136
это должен сделать, ты – это должен». И все подчинялися. И чтобы кто-то сказал «Не пойду или не буду» – боже избавь. Не было этого.
И была у нас скотина, и успевали хлеб этот убирать, и ро'стить, и хлеба, бывало, чистые. И даже мы вот, здешние зырянцы – выросли здесь и родились здесь, нас ссылали за это, что мы свой хлеб сеяли, скотину держали. Вот теперь-то стали разбираться. Ну, конечно, когда стала коллективизация: «Вы зажиточные,
С. 137
у вас скотины много». А у нас семь девок, да восьмой парень, да два деда' было – вон какая семьища. Да сирот ишшо кормили, ишшо мимо этого маминой сестры были сироты и с отцовой стороны сироты – всех кормили. Ну тода' ведь это не разбирались. Кода' пошла коллективизация, они хозяевами стали, бедняки. Видите, какая жизня вот. Отца у нас забрали по линии НКВД. Председатель был, Люсмин здесь, он был суда сосланный, астреец. Что он успел
С. 138
натворить. Вот где наши-то были, что смотрели, кого ставили в председатели. Они были сосланы суда, астрейцы. Ну ведь он же злился, правда? Наши брали Австрию и ссылали их сюда же, и их же руководителями поставили. Он тут натворил, ой-ой-ой, все людей успел перемесить. И сто'ко вреда понаделал, и всю коллективизацию эту развалил, это потом уж разобрались, это уж годы прошли.Так тода' его только забрали, так в
С. 139
тюрьме он и помер. А люди-то настрадались.
Конюшнями, конечно, у нас не звали. Сарай, <хлевок/клевок> раньше звали, клевки вот для овечек, для свиней. Держали тёплые хлевки. А лошади у нас вот сразу под сараем, загородют передником, наставят так жерди, соломой настелют, завалют крышу – и там лошади находились, и днём коровы. Лесу как-то здесь мало было, строить конюшню не из чего было, боле делали плетни' в
С. 140
два ряда. Заплетут прутьями в ряд, затолкают туда соломы, навозу – и там находились коровы. Крыши соломенные, всё соломенное было, токо на домах вот дранья да тёс. Тёс пилили сами, всё вручную.
Не было ни материала путём не было, ни взять не на что, денег-то не было, где их взять, денег-то. Вот у нас отец с матерью, так они сироты были, и мама была сиротка. Вот они сошлися и поживали, это как умели уже, работали и наживали
С. 141
всё это, а потом попали в нехорошие. Одевались: к Паске сошьют платьице или к Троице – бережёшь его год, не стираешь, до этого праздника чтоб всё стиранным было. Днём маленько походишь, вечереет – бежишь уж надеть чё-нибудь старенько холшово, раньше же ткали свои холсты. Вот так вот и одевалися. Вот там сошьют ситцевенько платьишко, беленькими цветочками, зелёненькими, красненькими. Так мы его ценили, боже мой, то'ко бы не холшовое.
С. 142
Рубашечку сошьют, вот у тех, кто работал-то получше – у тех рукава вот до сех пор ситцевые, в здесь холшовое. Мама, бывало, скажет, у нас много было: «Ну-ка, пришивай себе станинку». В штанишках никогда… Уж кода' я взрослая стала, так стали по талонам. Сошьют с оборками, не было, не из чего было шить. Вот как советска власть, получше стало. Стали шить.
Так вот это-то опе'ть ссылка пошла, народ мутился – неспокойная жизня. По войне вот
С. 143
это было, во время войны тяжало.
Вот я в четырнадцатом году родилась и до двадцать второго или двадцать третьего года всё шла эта заваруха. Ни хлеба, ничего не было. И я даже помню, как тут ездили, стреляли. Сама маленька была. У нас зеркало разбили, кода' стрелять начали, мама в подполье убилась. Мама не видала ночью. Стрельбу подняли, белые с красными встретилися по Советской-то улице, а мы жили там по горке. И вот как зачали стрельбу,
С. 144
куда деваться? И вот как-то жертв не было, все в подполье попадали, спаслися. А стены попробивали, окошки повыбили, зеркала, чё там. Беречь было нечего, тода' ведь бедно жили. Ну вот такая и жизня продолжалась.
Училася немножко. Пойду, бывало, учусь, месяц какой или два. А училась хорошо, прямо я бы не знаю. У меня так арихметика шла. Подойдут другой раз к доске, думаю: «Господи, да чего они не сосчитают там». Прямо быстренько-
С. 145
быстренько. И вот я даже два класса не кончила. И вот даже сейчас, разум уже не тот, а подойдёшь, пока продавцы вешают, я уже сошшытала. Вот ско'ко раз обманет по десять копеек или больше. Они говорят: «Да как так, бабушка, я сосчитала». А учиться некогда было, потому что водились тут, а сёстры подросли, во всех дети. Вот и сидишь со всеми: у одной семь штук, у другой трое, у того двое. И вот так вот как пошли. Ну материных
С. 146
мне, правда, не досталось. Вот девочка одна была, полтора годика умерла. Поводилась мало. А то уж с восьми лет мы дома самостоятельно сидели. И скотину поила, и всё делала. Квашню замешу, в печке хлеб пекут.
Баня же по-чёрному была, как сказать вам. Такая же, как и щас, ходите по деревням, видите. Такие же были, из лесу. То'ко вот каменки были по-чёрному сделаны. Она топилась прямо в баню. Не так,
С. 147
как теперь. Теперь зайдёшь – чистенько в баньке и всё там. А тода' всё чёрное, закопчённое. Но они были жаркие, эти бани, очень были хорошие для человека. Потому что, если там одёжу жарют или что, там уж всё повыжарют. Раньше, как чуть жара, волосы ведь большие носили, не подстригали. Я вот старуха и то теперь не люблю, обрежу. А тода волосы не обрезали, волосы были большие, как-то во всех были вши. Жарили ведь одежду,
С. 148
обязательно. У нас мама так боялась до смерти.
Раньше много было стариков беспризорных. Ведь щас им дом для престарелых – какая красота. Тода' ведь не было этого. Водили по дворам. Он беспризорный, у его никого нету. Неделю у тебя, ты в субботу моешь в бане и ведёшь к соседу. Он его дёржит неделю. И вот кото'ры оберут с его вшей, а ведь кото'ры не хо'чут. У нас мама сразу как его приведут, сразу баню топит, сразочки его
С. 149
обихаживат. «Это ты, – говорит, – ведь он нас <ночует/мощет>». Вот. Всё с его выстират, всё с его вымоет, всё заварит. И его вымоет, и ему лёгко, этому человеку. А другие не хочут этого делать. А он, чё, неделю-две, другой раз три недели не мытый. Какие люди… И глядишь, вошь там на его попадёт, кипучая. И разносили вот так вот. Вот это баня. Да и кирпича тода' не было. Печки были русские, битые. Хлеб стряпали. А так вот, таких плит не было, железки
С. 150
стояли, железные печки. Железными печами обогревали себя. Русску истопишь, к обеду поставят там щей и всё такое, и утром что-нибудь там наварят, хлеб испекут. Как прохладно, так затопляют железку. Вот. И вот дома не гнили. Дома с железными печками не прели, как теперь. Грибок какой-то – мы сроду его не знали, никогда не было этих грибков, потому что печь железная сушила шибко эти дома.
С. 151
Щас у нас ещё буфет живой. Так-то <супроть> тех буфетов чудно, так, правда, он интересней. Всё как в буфете, вот только маленький шкафчик, с витушечками, всё это было. Так это у нас из деревни побогаче у тех ишшо маленько были. Сами по себе всё делали. Ну тамока, умеет чё, так сделает. Ну, у нас отец сам делал. Ну у нас вот стулья были деревянные. И были они красивые. Эти уж головочки прямо знаешь
С. 152
так. Ну всяко вырезано, чёрной краской были покрашены. Стулья понаделаны были, столы – ножки точёные были. Кровати деревянные, ножки точёные, здесь спиночки – всё это так красиво вырезано у них. А такой мебели больше ничё не было. Диванчики деревянненьки стояли, щас-то мягкие. Их тоже спинки сделаны, вырезки всякие, точёное всё – вот и мебель вся. Цветов был целый дом. Любила у нас мать – так там всякие.
С. 153
Приготавливали травы, а раньше же травами лечилися. Надсадник есть – это от надсады, надсо'дишься. Тода' же тяжёлая была. Такой длинненький листочек вот у него, сбела' он этот листок. Он есть мужской – с дудочкой, а есть женский – только с листиками. И потом вот такой рябенький с листиками. Они, как их положишь на горячую сковороду, шевелятся, как живые, на пальчики похожи. Прямо вот тоже пили его,
С. 154
ото всего он хорошо. Ну вот эту-то пижму – это печень кода болела тоже, и щас у меня пижма вседа запашённая. Ромашку вот эту вот, <пу'почками> запасали, тысячелистник, троелистник, запальную траву. Вот есть меленько така' трава, но здесь нет её, она тоже очень хорошая, ото всего, для организма. Если другой раз задыхается человек или что. Очень хорошо её пить. И вот эти травы вседа все запасали.
С. 155
Казак, трава-то пёстренька называется, вспомнила. Тоже мужская и женская. Мужикам запасали и женшинам. Вот эти травы и пили.
И чай заваривали из трав. Вот это мята, душичка у меня и щас есть, я и щас пью, я не беру чай купленный. Я вот смородишный листик наберу и вот эту душичку. Шиповник вот всегда брали, боярку. Боярку вот всегда помногу, а ведь она-то
С. 156
от давления хорошо. Черёмухи посушим, боярки посушим. Мы всё это перемелем. Прямо вот мешками стояли, мешками. Прямо вот посушивали, перемололи. Пироги стряпают, заваривают, кутают – и всяко. Калину рвали. Калину вот бывало навешаем пучочками и вот <на> вышке. Она так вкусна кажется.
Волосы – девушки ходили с одной косой, волосы зачёсывали как-то кверху, всё бывало зачешет
С. 157
в косу. С коса'ми ходили. А уж замуж выйдет, тода по две косы делают наверх.
Украшения носили. Разные вот были приколки красивые, вот это всё носили. И бусы, а бусы любили до смерти. Разные серёжки, бусы понадевают. Так боже мой! Разошьют всё бисером, бусами, платья расшивали красиво, <носило/носили>. И брошки, у меня, наверно, и щас ещё штук пять-шесть лежит этих брошек.
С. 158
Очень трудно здесь в войну было. Да и не только в Зырянске, а и по всей Томской области. Там я других не знаю, но по нашей области очень трудно было. Что же, абсолютно ведь хлеба не было, ведь забирали весь. Ведь отдавали, только бы лишь сохранить мир там, на войне. Себе ведь не оставляли ведь ничё. А работать-то уж здесь некому было. Вот детные матери, мы-то одни оставались. Вот у меня-то четверо, и
С. 159
один одного меньше. Ну вот куда я с имя'? И то пряли, вату давали нам прясть. Матрасы свои, были вот у нас ватные. И мы их, матрасы свои нарушали и соломой набивали. И крутили, вот тоненько так <покрутишь/накрутишь>, или рукавички вязали на фронт. И носки, и рукавички – замерзали же там, посылали на фронт посылки.
Муж у меня на фронте не был, он у меня по брони был дома. Механиком ходил
С. 160
на земснаряде. Он по броне один остался на земснаряде. А вот за второго-то вышла – тот-то у меня умер, а мы жили в войну в Моряковке. А сюда вот я вышла за своего старого ухажёра девичьего. Под старость вот, десять лет прожили. Он был раненый, инвалид Великой Отечественной войны. Рана у него не закрывалась. Вон на портрете-то он висит. И он, вот только второй год пошёл, умер от
С. 161
раны. А тот не был. Вот так вот.
С. 132
Веселились как… Ну вот, например, <хотя> вот мы работали, мы всё время в поле тоже, сеялись, сено косили. А уж если праздники или перед праздником, или в воскресенье, мы уж не работали. Вот уж собирались, на берег собирались, на Чулым, церква у нас тут была. Клуб маленький был у нас, где сад – это щас могилки. И вот у нас, у самых у могилочек, был клуб. Ну и собирались-то туда, в клуб мы ходили, только вот кино было
С. 133
немое, ещё не разговаривало. Было соберёмся – гармошки играют, девушки поют, пляшут, и даже старики вот совсем, вот такие бородатые соберутся туда. И такие вечеринки делали вот. А теперь ведь видите как, им ведь, бедным девушкам, им ведь негде склониться, опри'чь только в кино сходют. Видите, какое веселье. А вот вы бы поглядели, как раньше, хоть это и немое кино привезут – там смеху, там шуток, там вот таких разговоров. И вот
С. 134
какой-то был народ жизнерадостный. Теперь вот эти вот тунеядцы, они всю жизню загородили. Вот у меня у самой два сына – у меня три, все пьющие. Один ишшо ничё, боле-менее. Ему бы хорошую жену, он работать любит, а вот этот, вот сейчас здесь живёт, шибко уж они обое – и жена тоже пьёт, даже ребёнок ненормальный. Вот видите, а какая тут жизнь весёлая будет человеку. Всё время как нагружённый ты чем-то,
С. 135
всё в печали да… А раньше-то слушали старых. Теперь-то ему скажешь… «Ага, чё ты…» – да ишшо и <заснёт/зачнёт> – «указываешь, я сам себе теперь хозяин, деньги получаю». А ведь раньше-то не скажешь это на родителев, что ты, боже избавь. Вот старенький старичок у нас дедушка был, даже не дед, а прадед мне уже, а как отцу был дед, и он у нас всем заправлял. Так состарился и помер у нас. Вот он руководил всем: «Ты сегодня сюда, ты – сюда, ты вот
С. 136
это должен сделать, ты – это должен». И все подчинялися. И чтобы кто-то сказал «Не пойду или не буду» – боже избавь. Не было этого.
И была у нас скотина, и успевали хлеб этот убирать, и ро'стить, и хлеба, бывало, чистые. И даже мы вот, здешние зырянцы – выросли здесь и родились здесь, нас ссылали за это, что мы свой хлеб сеяли, скотину держали. Вот теперь-то стали разбираться. Ну, конечно, когда стала коллективизация: «Вы зажиточные,
С. 137
у вас скотины много». А у нас семь девок, да восьмой парень, да два деда' было – вон какая семьища. Да сирот ишшо кормили, ишшо мимо этого маминой сестры были сироты и с отцовой стороны сироты – всех кормили. Ну тода' ведь это не разбирались. Кода' пошла коллективизация, они хозяевами стали, бедняки. Видите, какая жизня вот. Отца у нас забрали по линии НКВД. Председатель был, Люсмин здесь, он был суда сосланный, астреец. Что он успел
С. 138
натворить. Вот где наши-то были, что смотрели, кого ставили в председатели. Они были сосланы суда, астрейцы. Ну ведь он же злился, правда? Наши брали Австрию и ссылали их сюда же, и их же руководителями поставили. Он тут натворил, ой-ой-ой, все людей успел перемесить. И сто'ко вреда понаделал, и всю коллективизацию эту развалил, это потом уж разобрались, это уж годы прошли.Так тода' его только забрали, так в
С. 139
тюрьме он и помер. А люди-то настрадались.
Конюшнями, конечно, у нас не звали. Сарай, <хлевок/клевок> раньше звали, клевки вот для овечек, для свиней. Держали тёплые хлевки. А лошади у нас вот сразу под сараем, загородют передником, наставят так жерди, соломой настелют, завалют крышу – и там лошади находились, и днём коровы. Лесу как-то здесь мало было, строить конюшню не из чего было, боле делали плетни' в
С. 140
два ряда. Заплетут прутьями в ряд, затолкают туда соломы, навозу – и там находились коровы. Крыши соломенные, всё соломенное было, токо на домах вот дранья да тёс. Тёс пилили сами, всё вручную.
Не было ни материала путём не было, ни взять не на что, денег-то не было, где их взять, денег-то. Вот у нас отец с матерью, так они сироты были, и мама была сиротка. Вот они сошлися и поживали, это как умели уже, работали и наживали
С. 141
всё это, а потом попали в нехорошие. Одевались: к Паске сошьют платьице или к Троице – бережёшь его год, не стираешь, до этого праздника чтоб всё стиранным было. Днём маленько походишь, вечереет – бежишь уж надеть чё-нибудь старенько холшово, раньше же ткали свои холсты. Вот так вот и одевалися. Вот там сошьют ситцевенько платьишко, беленькими цветочками, зелёненькими, красненькими. Так мы его ценили, боже мой, то'ко бы не холшовое.
С. 142
Рубашечку сошьют, вот у тех, кто работал-то получше – у тех рукава вот до сех пор ситцевые, в здесь холшовое. Мама, бывало, скажет, у нас много было: «Ну-ка, пришивай себе станинку». В штанишках никогда… Уж кода' я взрослая стала, так стали по талонам. Сошьют с оборками, не было, не из чего было шить. Вот как советска власть, получше стало. Стали шить.
Так вот это-то опе'ть ссылка пошла, народ мутился – неспокойная жизня. По войне вот
С. 143
это было, во время войны тяжало.
Вот я в четырнадцатом году родилась и до двадцать второго или двадцать третьего года всё шла эта заваруха. Ни хлеба, ничего не было. И я даже помню, как тут ездили, стреляли. Сама маленька была. У нас зеркало разбили, кода' стрелять начали, мама в подполье убилась. Мама не видала ночью. Стрельбу подняли, белые с красными встретилися по Советской-то улице, а мы жили там по горке. И вот как зачали стрельбу,
С. 144
куда деваться? И вот как-то жертв не было, все в подполье попадали, спаслися. А стены попробивали, окошки повыбили, зеркала, чё там. Беречь было нечего, тода' ведь бедно жили. Ну вот такая и жизня продолжалась.
Училася немножко. Пойду, бывало, учусь, месяц какой или два. А училась хорошо, прямо я бы не знаю. У меня так арихметика шла. Подойдут другой раз к доске, думаю: «Господи, да чего они не сосчитают там». Прямо быстренько-
С. 145
быстренько. И вот я даже два класса не кончила. И вот даже сейчас, разум уже не тот, а подойдёшь, пока продавцы вешают, я уже сошшытала. Вот ско'ко раз обманет по десять копеек или больше. Они говорят: «Да как так, бабушка, я сосчитала». А учиться некогда было, потому что водились тут, а сёстры подросли, во всех дети. Вот и сидишь со всеми: у одной семь штук, у другой трое, у того двое. И вот так вот как пошли. Ну материных
С. 146
мне, правда, не досталось. Вот девочка одна была, полтора годика умерла. Поводилась мало. А то уж с восьми лет мы дома самостоятельно сидели. И скотину поила, и всё делала. Квашню замешу, в печке хлеб пекут.
Баня же по-чёрному была, как сказать вам. Такая же, как и щас, ходите по деревням, видите. Такие же были, из лесу. То'ко вот каменки были по-чёрному сделаны. Она топилась прямо в баню. Не так,
С. 147
как теперь. Теперь зайдёшь – чистенько в баньке и всё там. А тода' всё чёрное, закопчённое. Но они были жаркие, эти бани, очень были хорошие для человека. Потому что, если там одёжу жарют или что, там уж всё повыжарют. Раньше, как чуть жара, волосы ведь большие носили, не подстригали. Я вот старуха и то теперь не люблю, обрежу. А тода волосы не обрезали, волосы были большие, как-то во всех были вши. Жарили ведь одежду,
С. 148
обязательно. У нас мама так боялась до смерти.
Раньше много было стариков беспризорных. Ведь щас им дом для престарелых – какая красота. Тода' ведь не было этого. Водили по дворам. Он беспризорный, у его никого нету. Неделю у тебя, ты в субботу моешь в бане и ведёшь к соседу. Он его дёржит неделю. И вот кото'ры оберут с его вшей, а ведь кото'ры не хо'чут. У нас мама сразу как его приведут, сразу баню топит, сразочки его
С. 149
обихаживат. «Это ты, – говорит, – ведь он нас <ночует/мощет>». Вот. Всё с его выстират, всё с его вымоет, всё заварит. И его вымоет, и ему лёгко, этому человеку. А другие не хочут этого делать. А он, чё, неделю-две, другой раз три недели не мытый. Какие люди… И глядишь, вошь там на его попадёт, кипучая. И разносили вот так вот. Вот это баня. Да и кирпича тода' не было. Печки были русские, битые. Хлеб стряпали. А так вот, таких плит не было, железки
С. 150
стояли, железные печки. Железными печами обогревали себя. Русску истопишь, к обеду поставят там щей и всё такое, и утром что-нибудь там наварят, хлеб испекут. Как прохладно, так затопляют железку. Вот. И вот дома не гнили. Дома с железными печками не прели, как теперь. Грибок какой-то – мы сроду его не знали, никогда не было этих грибков, потому что печь железная сушила шибко эти дома.
С. 151
Щас у нас ещё буфет живой. Так-то <супроть> тех буфетов чудно, так, правда, он интересней. Всё как в буфете, вот только маленький шкафчик, с витушечками, всё это было. Так это у нас из деревни побогаче у тех ишшо маленько были. Сами по себе всё делали. Ну тамока, умеет чё, так сделает. Ну, у нас отец сам делал. Ну у нас вот стулья были деревянные. И были они красивые. Эти уж головочки прямо знаешь
С. 152
так. Ну всяко вырезано, чёрной краской были покрашены. Стулья понаделаны были, столы – ножки точёные были. Кровати деревянные, ножки точёные, здесь спиночки – всё это так красиво вырезано у них. А такой мебели больше ничё не было. Диванчики деревянненьки стояли, щас-то мягкие. Их тоже спинки сделаны, вырезки всякие, точёное всё – вот и мебель вся. Цветов был целый дом. Любила у нас мать – так там всякие.
С. 153
Приготавливали травы, а раньше же травами лечилися. Надсадник есть – это от надсады, надсо'дишься. Тода' же тяжёлая была. Такой длинненький листочек вот у него, сбела' он этот листок. Он есть мужской – с дудочкой, а есть женский – только с листиками. И потом вот такой рябенький с листиками. Они, как их положишь на горячую сковороду, шевелятся, как живые, на пальчики похожи. Прямо вот тоже пили его,
С. 154
ото всего он хорошо. Ну вот эту-то пижму – это печень кода болела тоже, и щас у меня пижма вседа запашённая. Ромашку вот эту вот, <пу'почками> запасали, тысячелистник, троелистник, запальную траву. Вот есть меленько така' трава, но здесь нет её, она тоже очень хорошая, ото всего, для организма. Если другой раз задыхается человек или что. Очень хорошо её пить. И вот эти травы вседа все запасали.
С. 155
Казак, трава-то пёстренька называется, вспомнила. Тоже мужская и женская. Мужикам запасали и женшинам. Вот эти травы и пили.
И чай заваривали из трав. Вот это мята, душичка у меня и щас есть, я и щас пью, я не беру чай купленный. Я вот смородишный листик наберу и вот эту душичку. Шиповник вот всегда брали, боярку. Боярку вот всегда помногу, а ведь она-то
С. 156
от давления хорошо. Черёмухи посушим, боярки посушим. Мы всё это перемелем. Прямо вот мешками стояли, мешками. Прямо вот посушивали, перемололи. Пироги стряпают, заваривают, кутают – и всяко. Калину рвали. Калину вот бывало навешаем пучочками и вот <на> вышке. Она так вкусна кажется.
Волосы – девушки ходили с одной косой, волосы зачёсывали как-то кверху, всё бывало зачешет
С. 157
в косу. С коса'ми ходили. А уж замуж выйдет, тода по две косы делают наверх.
Украшения носили. Разные вот были приколки красивые, вот это всё носили. И бусы, а бусы любили до смерти. Разные серёжки, бусы понадевают. Так боже мой! Разошьют всё бисером, бусами, платья расшивали красиво, <носило/носили>. И брошки, у меня, наверно, и щас ещё штук пять-шесть лежит этих брошек.
С. 158
Очень трудно здесь в войну было. Да и не только в Зырянске, а и по всей Томской области. Там я других не знаю, но по нашей области очень трудно было. Что же, абсолютно ведь хлеба не было, ведь забирали весь. Ведь отдавали, только бы лишь сохранить мир там, на войне. Себе ведь не оставляли ведь ничё. А работать-то уж здесь некому было. Вот детные матери, мы-то одни оставались. Вот у меня-то четверо, и
С. 159
один одного меньше. Ну вот куда я с имя'? И то пряли, вату давали нам прясть. Матрасы свои, были вот у нас ватные. И мы их, матрасы свои нарушали и соломой набивали. И крутили, вот тоненько так <покрутишь/накрутишь>, или рукавички вязали на фронт. И носки, и рукавички – замерзали же там, посылали на фронт посылки.
Муж у меня на фронте не был, он у меня по брони был дома. Механиком ходил
С. 160
на земснаряде. Он по броне один остался на земснаряде. А вот за второго-то вышла – тот-то у меня умер, а мы жили в войну в Моряковке. А сюда вот я вышла за своего старого ухажёра девичьего. Под старость вот, десять лет прожили. Он был раненый, инвалид Великой Отечественной войны. Рана у него не закрывалась. Вон на портрете-то он висит. И он, вот только второй год пошёл, умер от
С. 161
раны. А тот не был. Вот так вот.